Газета № 21 (534)     14 июня 2007 года

Зурабов в «5-й студии» телеканала «Россия» 1 июня заявил, что с апреля с «льготными» лекарствами все решено и «налажено». И как при этом у него язык не отвалился? Мужчина прямо в студии показал Зурабову 11 возвращенных ему истекших рецептов, а министру хоть бы что. С декабря прошлого года нет лекарств. И Зурабов, и Яковлева клятвенно обещали, что «деньги из федерального бюджета выделены» и вот-вот все наладится. Прошел январь – все по-прежнему. Опять новые обещания – с февраля все «войдет в норму». Потом с марта, потом с апреля, потом с мая. И все – пустое. 2-3 наименования из трех-пяти сотен, словно кость собакам, в аптеки завезут и тут же кричат: «проблема решена». Больным тем временем отдают рецепты, чтобы в поликлиниках опять на «свежие» переписали. А в последнее время в аптеках уже и рецепты не возвращают: просто говорят, что «срок истек» и несите новые рецепты. Врачам уже и лечить некогда – только рецепты переписывают.

А Пенсионный фонд тем временем, не забывает месяц за месяцем высчитывать из пенсии до полутысячи рублей за «соцпакет», те самые «просроченные» рецепты. Казалось бы, по справедливости, если нет «льготных» лекарств, отдайте людям деньги. Так нет, очередной грабеж стариков, инвалидов… И какой! За полгода из наших карманов за пустые бумажки вычли по три тысячи рублей. То Гайдар разом вклады на сберкнижках «обнулил», то Чубайс своими ваучерами дурил людей, то Кириенко дефолтом по миру пустил… Недавно опять напомнили про Мавроди и про его «пирамиду», в которой, мол, сгинули денежки миллионов людей. Да никуда они не сгинули, а стоят дворцами на Канарах и Лазурном берегу, в яхтах да в иностранных банках. Но так, как теперь Зурабов с Яковлевой больных людей дурят, даже Мавроди постеснялся бы делать.

А уж как Яковлева по телевидению и в газетах, агитировала за «соцпакет», убеждала, какое это «благо» для больного человека – сколько надо препаратов, столько врач выпишет и аптека выдаст, сколько бы дорого это государству не стоило. Поверили – и опять в дураках остались.

Врачам же распорядились: выписывайте только те лекарства, которые есть в наличии в аптеках. И теперь врачи вместо того, чтобы лечить, «сидят на телефоне» и узнают, что есть в аптеках. А пока больной с рецептом идет за «появившемся» лекарством, оно к его приходу уже кончилось. Иди опять спозаранку в поликлинику, выстаивай очередь к регистратуре, выписывай другой рецепт, чтобы снова получить в аптеке от «ворот» поворот. Вот как Зурабов с Яковлевой над людьми измываются.

Яковлевой же хоть бы что, все хиханьки да хаханьки. Говорят, теперь «взялась» за тарифные сетки зарплат бюджетникам. Ну, бюджетники, крепче держитесь за карманы.

Россия тем временем вымирает и вымирает. Что, Путин этого не видит и этого не знает? Судя по «посланиям», вроде бы что-то знает. А если знает, то почему не наведет порядок? Вон в Китае, десять человек обратились по поводу некачественного лекарства и директора фармацевтической фабрики приговорили к смертной казни. Вот так в Китае проявляют заботу о народе. А нас такая большая смертность и никто за то не в ответе.

Все наши нынешние невзгоды от «Единой России. Все законы от нее – во вред народу. Да и недостучаться до «Единой России». Мужчина из Кинешмы писал в «Слове Правды», что написал той же Татьяне Яковлевой три письма, как депутату Госдумы, и никакого отклика. Я то же не одно письмо Яковлевой отправила. В пустоту. Председатель облдумы Назаров по телевизору сказал, что Яковлева пойдет на новые выборы в Госдуму в списке «Единой России» второй после губернатора. Неужели, найдутся такие, кто проголосует за Яковлеву. Это же еще пять лет ищи ее как ветра в поле. И неужели Зурабов, Яковлева не знают и не чувствуют, что народ их за плевое отношение к людям так же ненавидит, как и Чубайса?

Люди добрые! Не дайте опять себя обмануть! Чем ближе декабрьские выборы в Госдуму, тем больше «Единая Россия» будет обещать «золотые горы». Яковлева уже сейчас «заботиться» о библиотекарях. Мол, зарплата у вас – 1700 рублей – конечно, мала, поднимем ее до 2300. Видно, совсем не понимает, что и 2300 в кошельке то же самое, что и 1700. Сталин после войны ничего не обещал. А люди сами знали, что 1 марта будет снижение цен. И за неделю-две до этого дня особо не тратились. Зачем, если с 1 марта все дешевле станет? Теперь же наперед инфляцию поднимут на 15-20 процентов, а потом трезвонят, что пенсию на 7 процентов «проиндексировали».

Не верьте, люди, болтовне ни «Единой России», ни «жириновцев». И подумайте: нужны ли нам в Госдуме такие депутаты, как Яковлева, Бабич, Сироткин..?
Думайте, люди, думайте!

И что же такого «выдающегося» сделал Путин за семь лет своего руководства страной, чтобы считаться «руководителем от Бога» с бесконечным сроком полномочий? По сути, ничего. Как при Ельцине народ был нищим, так и при Путине таким же остается. Только больше стало олигархов-миллиардеров. Грызня за собственность, ее передележку как была, так и остается. А коррупция и махинации за последние семь лет достигли немыслимых размеров. Нефтедоллары остаются за границей, а пенсионеры с нищенской пенсией – без лекарств и медицинского обслуживания. Народ продолжает вымирать ельцинскими темпами.

В сравнении с Ельциным Путин, конечно, более «выдающийся» деятель. На шасси самолета не мочится, не падает пьяным с моста в речку, не дирижирует в алкогольном дурмане духовым оркестром. И даже, при соответствующей поддержке спичрайтеров (составителей речей) может выразить мысли без бумажки. Но тем «выдающиеся качества» и исчерпываются. И если он для кого «выдающийся», удобный и нужный, то для питерского клана и для «новых русских», успевших за семь минувших лет немало урвать от общероссийского пирога.

В том-то и беда наша, что, если следовать «логике» г-на Миронова, что Бог почему-то дает нам таких «руководителей», как Ельцин, Путин, тот же Миронов, Грызлов… И будь во главе России умные и ответственные патриоты – такие, как батька Лукашенко в Белоруссии, и жизнь у россиян была бы другая.

Могут сказать, что в своем послании на следующий день после похорон Ельцина Путин сам дал понять, что о третьего срока его президентства не будет. Но тут же заметил, чтобы и «политического завещания» оставлять не намерен. Так что попросит г-н Миронов «от Бога» Путина остаться – глядишь ВВ и впрямь надумает остаться.

Справка

Для «весомости» в сценарий вписали мою сокурсницу по аспирантуре Екатерину Пажетных, устроив (для запугивания) ОМОНовский штурм ее квартиры, с обыском и изъятием компьютера, книг из домашней библиотеки. Хрупкая Екатерина, умница и красавица, школьная учительница принципиально отказалась дать показания на меня, что по генеральной доверенности «продала» мне машину, находившуюся на момент «покушения»… в автосервисе с разобранным мотором. Зная методы следствия, через которые Кате пришлось пройти, восхищаюсь ее стойкостью и терпением.

Меня же объявили в… «федеральный розыск», который был простой… фикцией. Поскольку я никуда… не скрывался. Писал (и завершил к защите) кандидатскую диссертацию, проводил со студентами семинарские занятия. Жил открыто, не таясь и ни от кого не прячась. Для чего тогда этот спектакль с «федеральным розыском»? А для того, чтобы в любой момент, когда потребуется, взять меня и держать в тюрьме под единственным предлогом: «до момента задержания находился в федеральном розыске». И тогда, будь ты хоть ангел небесный – сиди в тюрьме, как «скрывавшийся от правосудия». Допускал ли я, что в любой момент могу стать жертвой беспредела? Увы, конечно, как и любой гражданин нашей нынешней «демократической» страны допускал. Но я же на своей земле, у себя дома, а дома по чердакам и подвалам хоронятся только мыши. И не того ли добивается изничтожающая Россию чужеродная власть – чтобы мы, русские, превратились в безмолвную серость, растворившуюся по углам и норам, которую тогда хоть дави, хоть трави. И дай нам Бог, чтобы чувство хозяина своей земли умерло только вместе с нами.

Надо сказать, что в газетных и телевизионных разделах «Особо опасен», «Человек и закон» и прочих из разряда уголовной тематики, мою скромную персону аспиранта-историка всячески превращали в «террориста-отморозка». Делалось это грубо, коряво, но планомерно. Спины и измененные голоса бойцов невидимого фронта завораживающе рассказывали в телекамеру, что, дескать, Иван Миронов на самом деле – инструктор по рукопашному бою. Как будто Чубайса вместе с охраной отпинали ногами на улице. И так в сознании обывателя складывался нужный следствию образ «боевика».

Жизнь круто изменилась за три недели до встречи нового 2007 года. В понедельник, часа в два, я вышел из дома, чтобы ехать в институт. Припаркованная возле подъезда и просевшая под тяжестью людской массы иномарка – первое, что бросилось в глаза. В тот же миг двери машины дружно распахнулись и ко мне бежали человек шесть, держась за левую подмышку, видимо, опасаясь потерять табельное. Перед глазами мелькнула алая «корка» милицейского полковника, и меня тут же запихнули в иномарку, где в шесть рук обшмонали мои карманы. Хозяин «корок» в радостной спешке схватился за телефон: «Все в порядке! Мы его приняли! Встречайте!» Отъехав метров тридцать от дома, остановились и меня перекинули в «жигулевскую семерку», предварительно защелкнув за спиной наручники. По бокам уселись два замызганных товарища в штатском, оба с потухшими безвольными взглядами. Всего же в операции «по задержанию» участвовали на трех машинах человек двенадцать.

Дорога в Генпрокуратуру прошла в оживленной и напряженной беседе, суть которой сводилась к следующему: «Ты, парень, не подумай – ничего личного. Чубайса сами ненавидим и замочить его - дело правое. Но приказ есть приказ, людишки мы подневольные, не держи зла…» При этом мой охранник справа всю дорогу, пристроив миску на моем плече, смачно жрал плов вприкуску с какой-то дрянью.

Прибыв в Генпрокуратуру, куда уже подтянулись остальные участники героического захвата, еще час всей толпой ждали в холле вызова следователя.
- Слышь, Иван, ты в какой квартире жил? Адрес свой скажи нам, - как бы, между прочим, сказал полковник. От его милицейской непосредственности я невольно улыбнулся, но зло бросил в ответ, - Перетопчетесь.
- Мы же тебя по-хорошему спрашиваем, - оскалился мент.
- Я тебе и по-плохому не скажу.
- Мы же все равно найдем. Весь подъезд на уши поставим. Тебе это надо? – не унимался полковник.
- Ищите, работа у вас такая – искать.
- Зря ты так, - в голосе милиционера прозвучали обидчивые нотки. – Мы к тебе по-человечески подошли. Тебя вообще СОБРом хотели брать.
Как обычно «принимает» СОБР, после я узнал от сокамерников. Итог, как правило, один: сломанные ребра и рассыпанные по асфальту зубы. Так что, по логике полковника, мне было оказано огромное милицейское «благодеяние».

После тщетных попыток добиться адреса меня, наконец, подняли в кабинет следователя. Милицейскую зачуханность сменила нарочитая интеллигентность прокурорских работников. На полчаса высвободили из наручников затекшие руки, чтоб мог расписаться. Все личные вещи забрали. Предъявили обвинение, невнятное и абсурдное, зато краткое и конкретное – стрелял в Чубайса. Дальше – руки опять в «браслеты», самого – в машину и в изолятор временного содержания на Петровку, 38. По приезду на место следователь по телефону доложился заму генпрокурора (вот, оказывается, какие высокие персоны курировали арест моей персоны): «Все в порядке. Доставлен в изолятор». Еще час мариновали в узкой железной клетке, затем очередной обыск: раздеться, присесть, встать, согнуться в поясе, одеться. И, выдав вонючую подушку и матрац, больше похожий на грязный мешок с насыпанными в него комьями ваты, «закинули» в камеру. Полтора на четыре метра, стены окрашены в унылый серо-голубой цвет. Окно, по-местному – «решка», с обеих сторон занавешено рядами решеток, почти не пропускает солнечный свет. «Вместо» него – две, словно автомобильные фары, лампы, включенные круглые сутки. От этого теряется ощущение времени. А квартиру сыщики нашли ближе к полуночи. Зашли по-простецки, распилив… дверь «болгаркой».

Сокамерниками оказались таджик-гастарбайтер и старый рецидивист, словно рукотворная гжель, расписанный узорами тюремной романтики. Сутки спустя соседей поменяли. Здесь, как в поезде – одни «пассажиры» сходят, другие заходят. А ты «едешь» и «едешь»… На нарах, на которых вместо матраца все время ощущаешь под собой только холод врезающегося в ребра железа. Спишь в одежде, надвинув, спасаясь от назойливого вечного света, шапку. По ночам постоянно просыпаешься. С минуту, чтобы разогнать кровь и согреться, отжимаешься или приседаешь. Самым дорогим подарком за это время была переданная с воли фуфайка.

После трех суток на Петровке, наконец, повезли (уже за счастье было выйти на воздух) в Басманный суд за приговором. Везли одного, в оборудованной в «Газели» клетке. По ту сторону решетки – конвойный-автоматчик. . Как только отъехали сержант предложил сигарету.
- Знаешь, я не верю, что это вы организовали… - тяжело вздохнул мент, чиркнув спичкой. – Жалко, конечно, что гада этого не взорвали. Будь у меня руки подлиннее, лично бы его придавил…

В коридоре суда среди объективов и вспышек отыскал глаза матери. Тогда я еще не знал, что в один день со мной взяли отца, не знал, что ей пришлось пережить, разрываясь сердцем между московской и новосибирской тюрьмами… Еще через сутки – «с вещами на выход». Через полтора часа скитаний по запруженной машинами Москве воронок въехал в узкий шлюз тюремных ворот. Добро пожаловать в «Матросскую тишину».

Иван МИРОНОВ, 20 декабря 2006 года.
Комментарий Татьяны МИРОНОВОЙ: Получив эти записки своего сына, я задумалась над тем, к какому краю подошла, не скажу – правоохранительная, вернее будет назвать – карательная система нынешней России.
Наш, на словах «демократический», строй ныне широко внедряет ныне преследование за политические взгляды, вспомнив испытанный способ усмирения непокорных, о котором так точно писал прошедший через режим Троцкого Иван Солоневич: «В очень многих сердцах есть достаточное количество мужества, чтобы смотреть в глаза собственной смерти. Но почти невозможно идти на свою смерть, зная, что за ваше «преступление» власть будет пытать вашу мать или вашу дочь. Институт заложников связывает лучшую часть нации – ту, которая готова жертвовать своей жизнью, но которая останавливается перед жертвой жизнью близких своих…» Мой сын, безусловно, взят заложником в попытке давления на его отца Бориса Миронова. Следствие по Ивану практически не ведется. Экспертизы не подтверждают его участия в «покушении на Чубайса», алиби не проверяется. Адвокаты потребовали очных ставок со свидетелями, якобы давшими показания против сына. В ходатайстве отказано. Басманный суд Москвы бессудно продлевает и продлевает сроки содержания его под стражей.

ТЕМ ВРЕМЕНЕМ. В процессе о «покушении на Чубайса» в Мособлсуде состоялось ключевое заседание: на допрос прибыл сам «потерпевший» - Анатолий Чубайс собственной персоной. Его прибытие обставили такой сверхсекретностью, что и в зале суда он появился тихохонько. Вошел и присел на краешек скамьи. Чубайса в суде заждались. И адвокаты, и прокурор, и присяжные, а уже тем более подсудимые надеялись услышать, какой опасности подверглась его драгоценная жизнь, как ему удалось выжить и уцелеть, и признает ли он в сидящих на скамье подсудимых офицерах-спецназовцах «злоумышленников-террористов». Ожидала показаний Чубайса и я. Поскольку на следующий день после ареста моего сына Чубайс публично объявил, Иван-де в него «стрелял».

Судья любезно пригласил Чубайса к трибуне. Пока он шел, судебный пристав мобильным телефоном сфотографировал Анатолия Борисовича. Щелчок едва слышен, но и от этого слабого звука Чубайс испуганно вжал голову в плечи. Журналисты передали мне пленку с записью показаний «потерпевшего» и я не собираюсь таить их от общественности.
Обвинитель: - Анатолий Борисович, расскажите, пожалуйста, о том, что произошло 17 марта? Чубайс: - Ну, 17 марта, как обычно с утра я выехал на работу, примерно в 9 с небольшим, выехал, выехал с дачи, где я, естественно, постоянно проживаю, сел в машину.
Судья: - Адрес вашей дачи?
Чубайс: - Адрес: поселок Жаворонки. Но, честно говоря, уже не помню, где там дом находится, неясное расположение домов… Сел в машину, на обычное место, на которое я всегда сажусь, это сзади. Водитель Дорожкин впереди, и рядом находился мой помощник Сергей Юрьевич Кириченко. Отправились на работу в обычном режиме, по обычному маршруту, по которому мы практически всегда на работу и ездим. Там сначала надо было выехать по каким-то узеньким дорожкам, которые были на даче, потом выезжаешь на асфальтированную улицу, проезжаешь мимо дома, который находится на площади с магазинами и, свернув направо, двигаемся собственно оп направлению к Москве. Я в это время возился с телефоном мобильным, не очень следил за тем, что происходит вокруг автомобиля. Ну вот, не доезжая какое-то расстояние до поворота с этой дороги, слышу сильный, не хлопок, чего-то… Первая мысль, которая у меня была: куда-то врезались. Даже не врезались, а скорее в нас кто-то врезался. Причем, что-то такое тяжелое и мощное. Я подумал – авария, а поскольку в этот момент я смотрел в телефон, а поэтому от удара не соображаешь, что к чему. Машину бросило в левую сторону, я понял, что водитель Дорожкин как-то пытается ее удержать, меня как раз виляло то влево, то вправо, объезжал машину на дороге водитель. Хорошо помню, как он сказал: «Уходим…», а я ответил: «Уходим, но не гоним». И я потом уже сам не понял, почему у меня такая реакция. Наверное, потому что Кириченко – человек более опытный, побывал в разных ситуациях, а я как-то к нему… Попытка убийства и реагируется по-другому. Хотя я помню, что справа что-то было у нас, может, повреждено колесо, гнать просто опасно. Но поскольку водитель очень профессиональный… Собственно, почему мы и не остановились. Может, мы замедлили скорость, возможно, мне трудно говорить, зафиксировать. Но машина не остановилась, и мы ушли с того места, как я сейчас понимаю – из зоны обстрела. Я видел материалы и знаю, что они слышали цоканьем пуль о правый борт машины. Я их не слышал… не знаю, как пули цокали. Машину мою повредило ударом, взрывом. Обшивка вся зависла. Потом я помню, что впереди, между двумя сидящими, наверху в машине, я не знаю там есть… я не знаю, такая панель, кнопки и повисло так на проводе… Лобовое стекло… мгновенно было покрыто трещинами. Не настолько, чтобы ничего не видно. Дорога была видна. Но трещин было много… осколком, не осколком, не знаю, болт, гайка… машина продолжала движение, несмотря на это… Ну, это не то, чтобы там без сознания, или… ну вот исходя из команды, исходя из того, что я сказал, не знаю, поняли ли вы, я… что вы хотите, чтобы я изобразил, что надо делать. Собственно говоря, машина продолжала движение и на… повороте налево по Минскому шоссе. В какой-то момент после этого Кириченко сказал, что автоматные очереди слышал… и трубка па… слушал, на и что это не авария и не столкновение, а это реальное покушение, я не знаю, на какой… это произошло, но когда стало ясно, тут же мы стали звонить. Я знал, что у меня сзади вторая машина, не знал, где она конкретно находится… вторая машина… Соответственно, мы стали звонить во вторую машину… Мы пытались дозвониться узнать… погибли, не погибли… Не получалось, точно времени не знали, три-пять минут. Дозвониться не удавалось до них никак. Одновременно я стал звонить на работу, естественно, в службу безопасности и жене позвонить. Она (Чубайс смеется: «А мне приснилось». Я говорю: «Проснулась-то давно?» Она: «Нет. Недавно… услышала взрыв». Я сказал, что все целы… постарался успокоить. К этому моменту мы успели дозвониться до ребят, которые были сзади, во второй машине. «Главное, - говорю, - живы?» «Живые». «Раненые есть?» - «Нет, раненых нет». – «Ну, слава Богу, это - основное».

Cоответственно дальше, пока мы ехали, я звонил в ОАО «ЕЭС» тем, кто отвечает за безопасность, дал команду, чтобы немедленно включились в поддержку милиции, кто будет заниматься розыском по горячим следам, поддержать по максимуму, и дал еще команду второму охранять жену… потому что я не мог понять, что дальше делать, кто это организовал… до конца. К этому моменту я не знаю там уже… пять, шесть, семь, к этому моменту – шквал звонков. Из приемной сначала трудно было пробиться по мобильному… Ну вот мы шли по Минскому шоссе, скорость была пониже, чем обычно. Естественно, мне пришлось переосмыслить, что в принципе нападавшие, поняв, что они провалились, могут пойти на добивание уже по трассе самой, я, правда, ничего не сказал. Мысль такая была, из машины выглядывал, пытаясь понять, нет ли там желающих нас добить. Машина шла довольно устойчиво до кольца, до Московской кольцевой дороги. Телефонные звонки были все время.
Как я сказал: переднее стекло – трещин много было, ничего не видно, поэтому водитель по ходу дела, то ли Кириченко, связались с РАО ЕЭС на каком-то моменте, попросили резервную машину. Потом мы въехали на кольцо, на Московскую кольцевую дорогу. А потом я заметил не на самом кольце, а когда мы с кольца съезжали, там такой разворот на Ленинский проспект, я заметил дым черный от колеса, правого. Я справа сидел, у колеса правого, просил остановиться. Но без меня Кириченко все понял, вызвал резервную машину. И соответственно на наиболее безопасном месте рядом с постом ГАИ мы остановились. Я помню, что я вышел, остановили машину справа у обочины и я вышел со своего места. Впереди стоял милиционер… я прошел назад, сел и в этой машине доехал до РАО. Вот, пожалуй, и все.
Обвинитель: - Скажите, пожалуйста, на какой машине вы ехали?
Чубайс: - БМВ, БМВ…
Обвинитель: - Как долго вы на этой машине ездите?
Чубайс: Появилась не так давно… была подобная акция… готовы на теракт… на убийство… вероятно, стояло серьезное финансирование…
Обвинитель: - Скажите, пожалуйста, на машине, на которой вы ехали, стекла были бронированные?
Чубайс: - И бронированные, и тонированные.

…И это все, что пережил Чубайс на Минском шоссе 17 марта 2005 года. И если пропустить мимо ушей всхлипы Чубайса о его страданиях, переживаниях (о жене, как она там, одна, на даче, то размышляет как бы «лютые мстители» не нагнали его по дороге и не добили, то мучается неизвестностью о второй машине…), то останутся два «важных» момента. В момент «покушения» Чубайс ничего не видел и не слышал, даже взрыва не засек – «возился с телефоном мобильным». Ему лишь «показалось», что это авария и «цоканья пуль» по обшивке машины, о чем «показали» на следствии охранники», не слышал, и звука «автоматных очередей» не уловил. Про лобовое стекло Чубайс сначала говорит, что оно было разбито не настолько, чтобы ничего не видно, а через минуту утверждает, что «ничего не видно. Выходит, по Минскому шоссе и по кольцевой дороге ехали на поврежденной машине вслепую. Решив, коль у «террористов» не получилось, сами себя добить?

Вывод первый: Чубайс не видел «нападения». И если, несмотря на щедрые «чаевые» и широкие посулы участникам процесса, дело о «покушении» развалится, сам Чубайс окажется чист как кристалл. Все о «покушении» он знает со слов… охранника, а о «покушавшихся» по инсинуациям следователей Генпрокуратуры.

Вывод второй (тут я свидетельствую как специалист, доктор филологических наук): контент-анализ (частотности употребления слов) речи Чубайса обнаруживает поразительное «содержание» его судебног8о спича. На протяжении пятиминутного выступления Чубайс шесть раз употребляет слово «не знаю», впихивая его к месту и не к месту – то есть дает лингвопсихологу право с уверенностью утверждать, что человек не является очевидцем, с какой бы чрезвычайной «проникновенностью» и «задушевностью»» о том ни утверждал. Помимо «не знаю», Чубайс столь же часто вставляет «не помню», «я не очень следил за всем, «я уже сам не понял», «я не слышал», «я не мог понять»… В ходу в его речи и многочисленные «возможно», «может быть», «собственно говоря, и прочие маркеры неуверенности нетвердости представлений об обсуждаемой действительности.

«Язык мой – враг мой», и язык выдает Чубайса с головой. И даже «лирическое» повествование о «вещем сне» жены не помогает убедить, что «государственный деятель», каковым является (и считает всебя) Чубайс, вообще присутствовал на месте происшествия 17 марта 2005 года, не говоря уже о том, что мог «видеть» там Квачкова, Яшина, Найденова, Ивана Миронова, «стрелявших» в него.

И еще. Чубайс говорит на суде, что уже была подобная «акция». Одно из двух: или это заявление достойно внимания психиатров или если покушение на Чубайса было до 17 марта, то почему Генпрокуратура не занималась расследованием, почему информация замалчивалась и до сих пор не рассматривалась в суде? А, может, г-ну главному электрику это все КАЖЕТСЯ со страху и, утоляя свой навязчивый ужас, он и проплачивает громкое дело о «покушении» на самого себя, чтобы показательно, в урок всем его реальным и гипотетическим врагам вломить пожизненное полковнику Квачкову и его товарищам.